Филип Дик - Когда наступит прошлый год [litres]

Некоторое время они летели молча. Никому не хотелось говорить.

— Как вы думаете, что случилось бы, если бы не стало Молинари? — спросил наконец Эрик.

— Что ж, есть две возможности. Тот, кто займет его место, будет сторонником Лилистара в большей степени либо в меньшей. Других вариантов нет. А почему вы спрашиваете? Вы считаете, что мы потеряем нашего пациента? В таком случае, доктор, мы лишимся работы, может быть, даже и жизни. Ваше — и мое — существование зависит исключительно от некоего обрюзгшего итальянца средних лет, который живет в Шайенне, штат Вайоминг, с огромным семейством и восемнадцатилетней любовницей, страдает болями в желудке, любит есть поздно вечером гигантских креветок в тесте с горчицей и хреном. Меня не волнует, что вы слышали или подписали, но в ближайшее время вам не придется пересаживать Вирджилу Эккерману никакие искусственные органы. У вас просто не будет такой возможности, поскольку поддержание жизни Молинари — работа на полную ставку. — Голос Тигардена в темной кабине вертолета звучал раздраженно и отрывисто. — Я уже не справляюсь, Свитсент. Молинари займет всю вашу жизнь, заговорит вас до смерти, будет произносить речи на всевозможные темы, спрашивать вашего мнения обо всем, от противозачаточных средств до способов приготовления грибов, о Боге и о том, что было бы, если… И так далее. Для диктатора — а вы прекрасно понимаете, что он именно диктатор, хотя мы и не любим его так называть, — Моль весьма нетипичен. Во-первых, он, вероятно, величайший из ныне живущих политических стратегов, ибо как еще, по вашему мнению, смог бы достичь поста Генерального секретаря ООН? У него это заняло двадцать лет, полных неустанной борьбы. Молинари убирал каждого встреченного политического противника из всех стран, имеющихся на Земле. Потом он связался с Лилистаром — так называемая внешняя политика. Здесь наш архистратег потерпел поражение, поскольку именно в этот момент у него странным образом помутился разум. Знаете, как это называется? Невежество. Джино всю жизнь учился бить других по яйцам, а по отношению к Френекси подобная тактика бесполезна. С ним Молинари смог бы договориться не лучше, чем вы или я, а может, даже и хуже.

— Понятно, — сказал Эрик.

— Но Генсек не стал колебаться. Он блефовал, подписал мирный договор, втянувший нас в войну. У Молинари есть одно важное отличие от всех остальных толстых, надутых и напыщенных прежних диктаторов. Он взял всю вину на себя, не уволил ни одного министра иностранных дел, не расстрелял никого из государственных политических советников. Моль знает, что сам во всем виноват. Подобное осознание убивает его, день за днем, по кусочку, начиная с потрохов. Он любит Землю, людей, причем всех, чистых и нечистых, обожает отвратительное стадо паразитов-родственников. Джино кое-кого убивает и многих арестует, но с явной неохотой. Молинари — весьма непростой человек, доктор.

— Смесь Линкольна с Муссолини, — сухо вставил Дорф.

— Для каждого он другой, — продолжал Тигарден. — Господи, Моль совершал столь подлые, по-настоящему низменные поступки, что при самой мысли о них волосы встают дыбом. Он вынужден был это сделать. О некоторых вещах никто никогда не сообщит общественности. Даже его политические противники смолчат. Именно из-за них он страдал. Вы слышали когда-нибудь о ком-то, кто действительно взял бы на себя всю ответственность и даже вину? Вы так поступаете? Или ваша жена?

— Вряд ли, — признался Эрик.

— Если бы мы — вы или я — полностью взяли на себя моральную ответственность за все, что совершили в жизни, то упали бы замертво или сошли с ума. Живые существа по самой своей природе не понимают того, что творят. Возьмем, к примеру, животных, которых мы давим на дорогах или просто едим. В детстве мне раз в месяц поручали разбросать крысиный яд. Вы когда-нибудь видели, как подыхает отравленное животное? И не одно, а целыми десятками, месяц за месяцем. Я ничего не чувствую. Ни вины, ни бремени. К счастью, до меня это не доходит. Если бы дошло, то я не смог бы больше жить. Именно так ведет себя все человечество, за исключением Моля. Линкольн и Муссолини, как его назвали. У меня же он скорее ассоциируется с другой персоной, жившей две с лишним тысячи лет назад.

— Первый раз слышу, чтобы кто-то сравнивал Джино Молинари с Христом, — сказал Эрик. — Такого не позволяет себе даже верноподданническая пресса.

— Возможно, потому, что я единственный известный вам человек, который находится рядом с Молинари двадцать четыре часа в сутки, — ответил Тигарден.

— Не говорите Мэри Рейнеке про это сравнение, — предупредил Дорф. — Она скажет вам, что Джино — обычный сукин сын. Свинья в постели и за столом, похотливый насильник средних лет, которому место за решеткой. Она его терпит… из милосердия.

Дорф рассмеялся.

— Нет, — возразил Тигарден. — Мэри не сказала бы так, разве что была бы очень раздражена, а такой она бывает одну четвертую часть суток. Не знаю, что заявила бы Рейнеке. Возможно, она даже не стала бы себя утруждать. Эта женщина принимает его таким, какой он есть, пытается сделать его лучше, но все равно любит, даже когда ей это не удается. Она знает, что Моль никогда не изменится. Вам уже знаком подобный тип женщины, которая замечает в мужчине определенные возможности? При соответствующей помощи с ее стороны…

— Да, — сказал Эрик.

Доктору хотелось сменить тему, поскольку ему вспомнилась Кэти. Думать о ней у него не было никакого желания.

Вертолет продолжал лететь в сторону Шайенна.

Полусонная Кэти лежала в постели одна и глядела, как лучи восходящего солнца по очереди освещали обои и мебель в спальне. Все цвета, хорошо ей знакомые за годы супружеской жизни с Эриком, ярко выделялись в солнечном свете. В своей квартире Кэти поселила могущественных духов прошлого, плененных в артефактах минувших времен — старинной лампе из Новой Англии, комоде из настоящего клена с «птичьим глазом», шкафу от Хепплуайта… Она лежала, полуприкрыв глаза, вспоминая каждый предмет и все связанное с тем, как ей удалось его раздобыть. Каждый из них означал победу над соперником, неким проигравшим конкурентом-коллекционером. Эту коллекцию без особого преувеличения можно было счесть своего рода кладбищем, вокруг которого парили духи побежденных. Ей не мешало их присутствие в доме — в конце концов, Кэти была сильнее их.

— Эрик, — сонно пробормотала она. — Ради бога, встань, поставь кофе и помоги мне выбраться из постели. Столкни меня или скажи что-нибудь.

Она повернулась в его сторону, но там никого не было.

Кэти тут же села, затем встала с кровати, дрожа от холода, пошла босиком к шкафу за одеждой и уже с трудом натягивала через голову светло-серый свитер, когда поняла, что на нее смотрит какой-то мужчина. Пока она одевалась, он стоял в небрежной позе на пороге, не двигаясь с места, чтобы не выдать своего присутствия, и радуя взгляд видом ее наготы.